Вернулась тётушка. Миниатюрная пожилая китаянка сразу же уселась на веранде с толстенной пачкой золочёной бумаги, которую, как я уже писала, здесь принято сворачивать в фантики и сжигать, чтобы умаслить умерших родных в загробном мире. С моей и Хадиджиной помощью дело стало продвигаться быстро, и когда два мешка были заполнены, тётушка отправилась в дом и принялась кухарить. К большому дядюшкиному удовольствию, к обеду она приготовила его любимую солёно-сушёную вонючую рыбу. Неожиданно это странное лакомство стало нравиться и мне, да и прочая тётушкина стряпня была, как обычно, выше всех похвал. За столом слово «хаучшы» не покидало наши уста.
К этому времени крючок и дешёвая акриловая пряжа, случайно купленные ещё полгода назад в Бангкоке, постепенно превратили меня в заядлую вязальщицу. Тётушке были вручены тёплые носки, связанные на Лангкави, со словами, что у нас, русских, принято ноги держать в тепле, и что если она простудится, то пусть непременно намажет ноги бальзамом «Звёздочка», подаренным дядюшке, и наденет на ночь мой подарок. Конечно, это не самая необходимая в тропической Малайзии вещь, но кроме носков я всё равно ничего вязать не умела. Тётушкины ножки оказались совсем крошечными, и в новых носках утопали, как в валенках. Хадиджа, завидев подарок, захотела такой и себе, и я успела до отъезда связать ещё одну пару, разъяснив ей, что вязание крючком никакой не исключительно карибский народный промысел, как она считала, а также и наш, исконно русский. Зинаида же, понаблюдав за тем, как снуёт туда-сюда крючок, сказала, что такое ей уж точно не по зубам. Для неё я связала несколько штук разных овощей: баклажан, морковь, свёклу и перец чили.
Наступил праздник — день коронации султана, который в Малайзии является выходным. Семейство Чоу пригласило в гости толпу китайцев. Тётушка наготовила разносолов — салат с шампиньонами и брокколи да суп на костях «ба ку тэ», и даже сварила курицу, одну из тех, что бегали во дворе. Дядюшка напоил желающих китайским чаем на веранде. После того, как тётушка с умилением продемонстрировала всем вязаную свёклу моего производства, пара китайцев отправилась помогать Питеру строить беседку, а большинство стало дуться в карты. Зрелище это было препотешное: играли они с большим азартом и шумом, хотя ставки были копеечные. Мы же занялись сооружением бамбуковой пирамиды в помощь побегам гороха, и большую часть дня провели под маракуйей, отщипывая сухие побеги у лозы. Зин сказала, что так листья получат больше света, а плоды будет лучше видно.
В другой день в гости зашёл уже знакомый нам малаец Тан, тот самый, что сочетал буддизм с любовью к охоте, и принёс новую порцию небывальщины и всяких врак. Например, он показал нам с Пашей фото себя на фоне клетки с удавом, очевидно сделанное в зоопарке, и стал хвастаться тем, что держит у себя разных опасных змей. На другой фотографии он стоял на фоне стены, сплошь увешанной охотничьими трофеями, в основном черепами животных, и сказал, что это у него дома, хотя интерьер скорее напоминал внутреннее убранство дворца. Показом фотографий старый пройдоха не ограничился, и долго рассказывал про свою трудную и опасную службу в полиции: «Теперь-то преступления совсем не раскрываются. А всё почему? Потому что подозреваемых больше нельзя бить! То ли дело в девяностые! Тогда, если вдруг кто отказывался говорить, стоило сунуть ему пару раз в морду, и дело сделано! А теперь, теперь всё плохо…». Также, сделав загадочное лицо, Тан поведал, что однажды на него навела порчу красивая женщина, конечно, предварительно отвергнутая, и он чуть не умер: «Пошёл я к монаху, а тот снял порчу с помощью ритуала, но наказал мне три дня быть осторожным и ни в коем случае не бить посуду, даже пластиковую чашку нельзя было расколоть — иначе не сработает! Пришлось сидеть всё это время в комнате, но зато заклятие спало». На прощание он предложил нам сфотографировать его фотографии на телефон, но мы с недоумением отказались, и малаец отправился восвояси.
Как-то раз тётушка нашла в ворохе вещей для стирки птенца, очевидно выпавшего из гнезда где-то под крышей дома. Все долго ахали и охали над ним, а потом дядюшка посадил найдёныша на куст, но родители боялись подлетать к нему из-за близости людей и только порхали с ветку на ветку с пронзительным писком. Упитанный пернатый младенец изо всех сил размахивал крыльями, но летать ещё не умел и самостоятельно спастись не мог. Тогда Паша сделал гнездо из половинки кокоса и посадил птенца под стреху сарая, подальше. И все вроде бы наладилось: птицы стали летать туда, и мы надеялись, что они своё чадо покормили. Но на следующий день, когда Паша, продолжающий беспокоиться за судьбу птенца, полез проверять, гнездо оказалось пустым. Хотелось бы думать, что родители просто перенесли своего отпрыска в другое, более безопасное место, но возможно, птенец снова свалился вниз и был съеден какой-нибудь из местных собак.
Спасённый птенец.
По традиции, сложившейся в доме Чоу, любого, присевшего за стол на веранде, дядюшка начинал поить чаем и потчевать китайскими сладостями, так что пришлось выучить новую фразу: «Уо хэн бао!», чтобы объяснить, что еда больше не лезет. По-китайски это значит: «Я сыт». Иначе он расстраивался и вопрошал: «Нот гуд?», и тогда мы убеждали его, что вовсе нет, и что это «Вели вели вели гуд!», а вот Хадиджа не стеснялась, и если предложенные яства ей не нравились, недовольным выражением лица сообщала об этом всему окружающему миру. Особенно она не любила красную фасоль, в Азии считающуюся десертом, а дядюшка всё время забывал и потчевал её паровыми булочками бао именно с этой начинкой. В итоге англичанка обкусывала тесто по краям, а серединка доставалась Паше, который никогда не брезговал доедать за другими, особенно если дело касалось сластей.
Время в гостеприимном доме Чоу пролетело, как и в прошлый раз, незаметно. На нашу смену приехали волонтёры из Вьетнама, а мы с Пашей решили последние два дня провести на Пенанге, на что китайцы с пониманием сказали: «А-а, жрать едете!». Это было отчасти правдой. Не зря же Джорджтаун является Меккой для любителей азиатской кухни, куда приезжают гурманы со всего мира. Оказалось, что туда же, на Пенанг, отправилась после расставания с Заинолом и венгерская волонтёрша Панни Барош. С ней мы провели целый вечер, напившись чаю сначала у китайцев, а потом и у индийцев. Было приятно вспомнить былые времена. В Джоржтауне Панни осела в очередном хостеле, где работала за еду и ночлег практически безо всякой коммуникации с принимающей стороной, но если мы бы от такого приёма сбежали через два дня, почтенную преподавательницу йоги ситуация абсолютно устраивала. После работы она ходила по барам и клубам, и рада была уже тому, что не надо платить за жильё. Выяснилось, что у нас с ней совершенно разные взгляды на волонтёрство в путешествии, и работать на ферме где-то в глуши, где нет тусовки, Панни не согласилась бы ни за какие коврижки. Тепло распрощавшись с ней, мы договорились, что если когда-нибудь будем в Будапеште, обязательно выйдем на связь.
На следующий день мы уехали на автобусе в Куала Лумпур, а оттуда вылетели в Корею, в город Пусан, чтобы в этой стране провести последние два месяца нашего путешествия, ещё полгода назад казавшегося бесконечным. Ночной перелёт был тяжёлым. Поспать удалось всего около часа. Утром мою случайную соседку, сидевшую у иллюминатора, вырвало на спинку стула перед ней, а я, вдыхая кислый запах рвоты, вспомнила, что в суете аэропорта забыла любимый шарф в пластмассовом боксе на досмотре. Добравшись до уже знакомого хостела в Пусане, мы воспользовались отсутствием хозяев, предусмотрительно оставивших ключи на стойке, и заселились раньше положенного времени часа на три. Иначе, боюсь, пришлось бы завалиться спать прямо на полу в коридоре.
Глава VIII. Корея